Чувство моря [litres] - Улья Нова

калейдоскоп из крошечных пестрых осколков, которые случайно выстраиваются в соцветия и узоры, создавая иллюзию порядка, обнадеживая и окрыляя. Но потом он все равно запрокинул голову к сводчатому потолку и на несколько секунд совсем забылся в благоговейном головокружении.

Хоровод цветов оборвался нежданно – в магазине вспыхнул пожар. Следствие объяснило возгорание неисправностью проводки. Здание сочли непригодным, к дверям крест-накрест приколотили несколько серых досок от ящиков с фруктами, окна забили фанерными щитами. С тех пор костел без дела ошивался возле пустыря, населенный шумной семьей ежей и плаксивым привидением Зоей, безутешной барышней ста двадцати с лишним лет.

В небольшой полутемной нише костела до сих пор сохранилась медная табличка с надписью: «24 марта 1908 года». В тот день с самого утра море было задумчивым, ничего особенного не замышляло, только поеживалось, пристально и любовно вглядываясь в небо. Моросил мелкий дождь, на который никто не обращал внимания, потому что сизая морось той весной постоянно осыпалась на стекла, плечи и шляпки.

Судя по сохранившимся фотографиям и пожелтевшим открыткам, облик городка в те времена мало отличался от нынешнего. Тот же черепичный профиль крыш, слегка потемневших за век, будто лицо старика, с годами ставшее бурым. В переулках добродушно жались друг к другу сгорбленные деревянные домики с распахнутыми ставнями, сквозь мутные стекла угадывалась кружевная штора, фарфоровая статуэтка пуделя, стопка увесистых томов. Пропахшие сыростью рыбацкие бараки таились в предвкушении летнего оживления, предрождественской суеты. Городок и тогда был притихшим в ожидании решающего, рокового, которое произойдет совсем скоро, со дня на день. Время и тогда текло здесь иначе, чем во всем остальном мире. Некоторые молчаливые незнакомцы и в те времена возвращались в городок, чтобы остановиться по пути к морю возле какой-нибудь заколоченной до лета виллы. Отдышаться, наконец сверить часы и решить, надо ли замедлить или ускорить свои дни и свои дела. Некоторые задумчивые люди уже тогда наведывались в городок из далеких столиц, каждые два или три года возвращались сюда, чтобы вдохнуть раннее утро с ароматами кофе, корицы, угля, шторма, подгнивших водорослей, мокрого песка, чтобы надышаться сумерками с запахами ветоши, темного тлена, продрогших дворовых псов, заколоченных пакгаузов и заброшенных особняков с выбитыми стеклами. Многие приезжали в городок снова и снова, чтобы запрокинуть голову на крики и стоны скользящих над крышами чаек, совпасть дыханием и пульсом с птицей, когда она зависает в воздушных потоках, широко распахнув крылья. Говорят, всякий, кому такое хоть раз удавалось, вновь обретал спокойствие, возвращался в себя после долгих скитаний и окончательно исцелялся от прошлого.

В городке и тогда бессовестно хозяйничала свора шальных и задиристых ветров. К осени они становились грубыми, хватали под локти стариков, гнали гуляющих вдоль реки, пинали школьников в спины, а иных замечтавшихся прохожих прохватывали насквозь, почти вышибая дух. Зимой обозленные, растопырившие чешую ветра срывали шапки и капоры, кусали за уши, осыпали пригоршнями рассыпчатого колючего снега, холодили до слез.

Невысокие особнячки центральных улиц провожали проезжающие мимо повозки мутными взорами занавешенных окон. Площадь ратуши изредка пересекала неторопливая старушка с корзиной, стайка болтающих без умолку школьниц, худощавый паренек с громоздким футляром тромбона. Продрогший учитель гимназии бежал мимо церкви и ратуши, придерживая шляпу, на ходу торопливо отворачиваясь от назойливых объятий ветра. Рыночная площадь и тогда шумела в окружении запертых до лета харчевен и заколоченных деревянных лачуг, окутанная запахом копченой скумбрии, малосольных огурцов, кровяной колбасы. По субботам на ее торжествующие ароматы, на музыку и гогот большого рынка стекались оживленные жители окрестных домов и окраинных улочек. Так же, как и сейчас. С неторопливыми изменениями, которые растворялись в обосновавшейся здесь приморской вечности.

Когда лихорадка отпускала, капитан думал о Зое. Предполагая, что знает далеко не все в ее истории, сопоставлял факты, пытался проследить штрихи случайностей, сложившихся в росчерк судьбы – это помогало отвлечься от нависшей над ним неизвестности. Он знал, что в 1908 году на дальнем северном берегу моря невесомая белотелая Зоя со светло-русыми локонами наконец стала невестой. Она была упрямой и все-таки дождалась своего заветного дня. Она безошибочно почувствовала, что ее час настал. И не растерялась. А напротив – стала молчаливой и плавной, как тонкая линия черной туши. Она отводила глаза, по-балетному тянула мысок и весь свой заветный час казалась со стороны и была на самом деле хрупкой, ломкой, совсем беззащитной. А еще – безбрежно одинокой. Зоя сумела не спугнуть свое счастье, смогла приглянуться и растревожить, поэтому очень скоро она стала единственной. Обожание приезжего коммивояжера с глазами цвета пасмурного октябрьского неба окутало рассеянную и пугливую Зою неуловимым сиреневым сиянием. Безбрежное обожание случайного человека сделало ее притягательной и неотразимой. С тех пор Зоя светилась. Зоя невесомым лепестком вишни кружилась в вальсе. Зоя пела от долгожданной сбывшейся любви. От нее теперь немного пахло анисом. Даже гнусавая тетка, удочерившая трехлетнюю сироту и с тех пор вечно требовавшая экономить хлеб, свечи и нитки, оказалась не в силах вмешаться и все испортить. Крупные серые чайки сидели рядком на коньке крыши тесного теткиного дома, потом переносились вслед за Зоей и сидели рядком на коньке крыши шляпной мастерской, будто намекая, что сейчас над этой меланхоличной девушкой время не властно, ведь сегодня с ней свершается любовная вечность. Кратковременная, зыбкая, небезопасная для будущего, но такая желанная всеми и всюду.

Терпеливо дожидаясь письма, Зоя, как всегда, старательно шила шляпки, украшала их тесьмой и бусинами, тихонько напевая себе под нос: «Я назову твоим именем ураган». Получив послание от жениха, трижды подтверждавшее серьезность его намерений, Зоя целый день была задумчивой, а потом еще три дня скорбно молчала. Она умышленно нагоняла на себя грусть, хмурилась и несколько раз даже всплакнула, чтобы немного уравновесить свои радости и печали.

Ровно через неделю, замерев возле подоконника в своей тесной полутемной комнатке, Зоя сосредоточенно наблюдала горбатую улочку и ковылявшего по ней слепого бродягу, заметила двух бежевых кошек возле колодца, расслышала тарахтящую по брусчатке телегу и вразвалочку бредущих вдали гусей. Именно тогда она решилась, сделала окончательный выбор, поджала губы и принялась прилежно расчесывать волосы. В тот же день она уволилась из шляпной мастерской, в которой жил ручной голубоглазый волк, пугавший клиенток неожиданным появлением в маленьком полутемном салоне. Зоя присела перед ним на корточки. Заглянула в печальные небесные глаза. И волк, почувствовав скорую разлуку, неторопливо и величественно лизнул ее в щеку. В тот день Зоя обнялась с тремя швеями, прижалась щекой к мягкой, чуть увядающей щечке говорливой и, в общем-то, добродушной хозяйки.